Вячеслав Кашицын - Ни стыда, ни совести [сборник]
Меня вдруг охватила такая злоба, что я едва удержался от того, чтобы вернуться и задушить ее голыми руками. Ее и всех, кто был там в доме. А что, мне можно. Уверен, отдайся я этому пагубному чувству, моя совесть бы смолчала. Как уже смолчала и не раз. Я удалялся, думая, что можно было бы разрушить этот дом или устроить там то же, что было у нас, — эти люди не имеют права на счастье, как и я, одинокий и покинутый, без любимой, они должны страдать, так же как и я, так же как и все в Реке, это несправедливо, и кто, как не я, эту справедливость восстановит?..
Женщина смотрела мне вслед. Оглянувшись, я накинул капюшон и продолжал идти вперед, выдумывая для нее и ее семьи все новые и новые бедствия. Но я знал: я не сделаю этого. К счастью, не сделаю.
Ветер бил меня то в лицо, то в спину, поднимая поземку, кружа снежные вихри, пронизывая до костей.
Я отправился на кладбище. К могиле родителей, которой не помнил. Бродил среди занесенных снегом крестов, старых увядших венков, покосившихся оград и гранитных обелисков. Я и хотел и боялся найти их. Что я сделаю, когда найду их могилу? Что должен сделать? Я, как ребенок, хотел, чтобы случилось чудо, все вернулось назад, и я положил бы все свои силы на то, чтобы заботиться о них, я никогда бы не покинул их… И они не лежали бы сейчас здесь. Если бы это чудо случилось, я бы после их смерти ухаживал за их могилой, как принято у людей, и приходил бы сюда, чтобы помянуть их… Может, мне тут и надо остаться? Заснуть, замерзнуть?
Но как же она?
Я виноват — но она?
Нет, я этого не сделаю…
Могилы я так и не нашел. И не вспомнил место, как ни старался. Ближе к ночи меня задержал сторож (у меня хватило сил сопротивляться) и вызвал, кого следовало. Те, кто прибыл, выяснили, кто я такой — и отпустили. Они уже были в курсе моей истории и боялись — за себя, за свои семьи. А я смеялся им в лицо. Смеялся, покупая обратный билет, смеялся, дерзко, с вызовом оглядывая попутчиков, смеялся, спрашивая у всех: «Вы не Дервиш?» С автобуса, впрочем, меня не сняли.
В Москве меня ждало нечто, что несколько привело меня в чувство. Не успел я спуститься в метро, как раздался телефонный звонок, и я — с невообразимой радостью — услышал голос Урмана:
— Игорь.
— Да.
— Игорь, с тобой… все в порядке?
— Да.
— Приезжай. Приезжай скорее.
Нужно было успокоиться, я знаю. И до некоторой степени мне это удалось. Я поспешил в гараж.
— Привет, — нарочито бодро сказал я. — Как дела? Меня не было всего два дня, а вы уже…
Урман с Васильичем сидели на табуретках перед примусом и вскочили при моем появлении.
— Игорь, только не волнуйся.
Урман дернул в сторону штору, скрывающую дальнюю стену — ту, вдоль которой шла ремонтная яма.
Я сглотнул.
— О Господи…
Прямо передо мной была моя — а точнее ее — машина. «Ягуар XК». Это была она, в этом не было никаких сомнений! Я скорее понял это сердцем, чем увидел. Царапина, оставленная ею — «чайка», — осталась на переднем бампере. На ватных ногах я приблизился к автомобилю, открыл водительскую дверь и провел рукой под рулем. Там была выемка, где лежал ключ. Я сел в салон. И какое-то время в полном оцепенении пребывал там, а мои друзья смотрели на меня снаружи.
Черт возьми, а почему нет? Я, очевидно, сделал то, что должен был, — вот и награда…
— Откуда она здесь?
Я задал этот вопрос, хотя знал на него ответ.
— Она тут была, — ошалело начал Васильич. — Она тут была, богом клянусь, мужики. Тут отродясь такой красоты не было — и вот те на. Я Урману уже рассказывал. Захожу утром, открываю ворота, а тут штора. Я-то ее редко использую — если помыть что, или отгородиться, вы же знаете, а тут… Ну и она.
Васильич замолк, вытирая лоб.
— Это та же самая машина. — Урман внимательно посмотрел на меня. — Номера те же. Ты съездил, куда хотел?
— Да.
— Успешно?
— Как видишь.
Я выбрался из салона, пытаясь собраться с мыслями. Меня охватило знакомое воодушевление.
Что это, если не знак? Разве теперь я не знаю, как поступить? Или хотя бы не догадываюсь? Не надо кривить душой — я уже вижу, что должен сделать, смутно, но вижу; как же это просто и логично!
Я снова изучил царапину. Конечно, это она. Сколько же я вынес, чтобы очутиться в этой точке, чтобы заслужить это возвращение; теперь главное — не ошибиться с дальнейшими действиями.
— И что теперь? Мужики, вы мне объясните, что происходит? — Васильич ходил вокруг машины.
— Не дрейфь, дед, разберемся. — Урман продолжал испытующе смотреть на меня.
— Она побудет здесь… немного. — Я не мог оторвать от нее взгляд. — А потом я ее отгоню.
— Куда?
— Не знаю.
Если бы не зверский холод на улице, я переночевал бы прямо в машине. Несколько раз за ночь я вставал, выбирался из «спального отсека» и шел проверять, на месте ли она. Я до конца не верил, что все это наяву. Но «Ягуар» был там же. Мне не хотелось покидать его даже на минуту, но утром меня ждали дела.
Я отправился к сестре.
— Ты была права, — сказал я ей с порога, радуясь, что с ней, судя по ее виду, все в порядке. — Ты была права.
— О Господи, Игорь! Где ты был? Ты…
— Давай не будем изображать любящих друг друга, хорошо? Хотя бы сейчас, ладно? — Благодушное настроение покинуло меня, я прошел в квартиру. — Я пришел попрощаться.
— Ты… уезжаешь?
— В некотором смысле да.
— А где ты был? Я звонила…
— Наверное, не туда звонила. Я был дома. У нас дома. В Окулово. Искал могилу родителей.
— Как — искал? Разве она…
— Я ее не нашел. Съезди, может ты найдешь. Может, я ослеп совсем. От слез. — Я говорил ей вовсе не то, что хотел сказать. — Ты квартиру получила?
— Какую… квартиру?
— Которую Вакуленко обещал.
— Нет, но он сказал….
— И не надо. Неважно, что он сказал. Не говори больше с ним. И не отвечай на звонки. До тех пор, пока я… не уеду. У нас с ним договор, он не осмелится его нарушить. У тебя будут деньги. И все, что ты хотела. И квартира, и машина. И вилла, и яхта.
— Игорь, что ты…
— Ты ведь этого всего хотела? — Прощание явно не получалось. — Если бы не ты, они были бы живы, понимаешь ты это или нет?!
— Кто они? Мама с па…
— Да! И мне не пришлось бы… Мы уехали бы оттуда вместе, или вместе остались, не важно, и они были бы живы, и я не задумывался бы о том, что такое совесть, и не писал бы… Все было бы иначе!
— Игорь, Игорь!..
Я чувствовал, как слезы снова текут по моим щекам. Я пытался сдерживаться, видит Бог, пытался.
— И она… С ней бы этого не случилось, если бы не ты. Я бы не встретил ее, с ней бы этого не случилось.
— Игорь, ты не в себе… Ты не в себе, пожалуйста, уходи… Я боюсь, пожалуйста, уходи…
Я не хотел, чтобы прощание было таким, видит Бог, не хотел. Но не сдержался. И теперь не знал, что делать.
— Ладно… Сделай все так, как я сказал. — Что-то во мне кричало, вопило: «Это твоя сестра! Скажи ей, что ты ее любишь, скажи, ты видишь ее в последний раз, незачем объяснять ей все, просто скажи!» — но я не мог пересилить себя, я просто ненавидел ее. И желал — здесь и сейчас — обвинить ее в том, что сделал сам. — Все, сестра, я ухожу. Прости.
Мне не нужно было к ней ходить, я знаю. После этой встречи в течение нескольких дней я занимался такими безобразными вещами, какие только мог себе вообразить. Обо всех моих приключениях, как всегда, сообщили СМИ; подробно с ними можно будет ознакомиться в моей «автобиографии», которая, расширенная и дополненная, выйдет спустя некоторое время. Раскаиваюсь ли я? Нет. С улыбкой — а не с омерзением, как следовало бы ожидать, — вспоминаю, как разделся догола на Триумфальной площади и испражнялся на арку; как, заблеванный с головы до ног, приставал к прохожим; как бил витрины и кликушничал, вызывая Пешнина; как извергал из себя слизь и скверну. Вы полагаете, я сошел с ума? Как бы не так. Я познал истину. Изнанку этого мира, лживого мира Реки. Это вы каждодневно сходите с ума, когда гонитесь за призрачными ценностями; вы сходите с ума, когда руководствуетесь глупыми традициями предков и застарелыми предрассудками; вы сходите с ума, когда внимаете тому, что изливается на вас со страниц газет и экрана телевизора; вы сходите с ума, когда сочетаетесь браком и мучаете друг друга годы и годы и бездумно плодите детей, таких же, как вы, пустых и ничтожных; вы сходите с ума, когда верите в вашего Бога, которого нет… и все это время вы лжете. Я познал истину. И, разумеется, никто не осмелился даже заключить меня под стражу. Все быстро поняли, что делать это бессмысленно. Как и стрелять в меня, что уже было проверено, и не раз. Что, съели? Но мне нужно было сделать еще кое-что. Посетить кое-кого. Раздать долги. Не то чтобы я собирался мстить — но хотел посмотреть на него, ведь я ни разу не видел его вживую.
